Майкл Бейджент - Священная загадка [=Святая Кровь и Святой Грааль]

Еще более, чем первые отцы Церкви, Иреней внес большой вклад в то, чтобы придать юной христианской религии стабильную форму. Его объемистое опровержение фальшивой теологии «Libros Adversus Haereses»[120] с жаром осуждает и обвиняет все отклонения от ортодоксии, известные издавна еретические течения; их различию, их преступлениям и их заблуждениям он противопоставляет единство, истинность и превосходство христианской Церкви, единственной «достойной преданности», единственной, способной даровать спасение, и вне которой существуют только еретики, достойные самой худшей кары.

Теория гностиков была в глазах Иренея одной из самых злых форм отклонения, облаченных в христианскую доктрину. Основывающаяся на личном опыте и на личной связи с Богом, она сводила к минимуму роль священников и епископов и мешала образованию настоящего единения. Епископ Лионский стремился разрушить гностицизм, отвергая личное общение с Богом в пользу коллективной веры, ставшей бесспорной, благодаря установлению определенных и окончательных догм. Так родились теологическая система и совокупность основных принципов, составленных таким образом, что они не оставляли места личной инициативе. Ей Иреней противопоставлял единственную «католическую», то есть универсальную, Церковь, основанную, с одной стороны, на апостольских преданиях, а с другой — на Писании. Но раньше ему нужно было определить и раз и навсегда зафиксировать содержание написанного послания, которое впредь должно было послужить орудием. Таким образом, Новый Завет, пройдя через руки Иренея, и стал таким, каким мы его знаем сегодня.

Тем не менее, ереси не исчезли, как раз напротив; но, благодаря Иренею, христианство стало прочной доктриной с четкой структурой — условие, необходимое для того, чтобы оно выжило и имело успех. Поэтому было бы разумным считать, что епископ Лионский подготовил дорогу событиям, происшедшим сразу после царствования Константина: христианизация римской империи.

Роль Константина в истории и развитии христианства была предметом многочисленных и ошибочных толкований; особенное затруднение вызывает эпизод с его предполагаемой дарственной. Однако именно ему и не без основания приписывают решительную победу над «адептами миссии» Иисуса; но чтобы определить действительные обстоятельства, главенствовавшие в тот важнейший момент, нам надо отделить Историю от вымысла.

Согласно церковной традиции, Константин унаследовал от своего отца явную склонность к христианству. В действительности этот вкус должен был быть связан очень тесно с вопросами интереса, ибо тогда христиан было много, а Константин нуждался в любой поддержке против Максанса, своего соперника, претендующего на императорский трон. В 312 году, победив Максанса на мосту Мильвиус, Константин остался единственным хозяином империи, но еще раньше произошел случай, который легенда оспаривает у истории. Во время молитвы, как говорят, Константин увидел на небе сияющий крест, окруженный девизом: «In hoc signovinces» — «С этим знаком победишь»; затем какой-то голос приказал ему поместить щиты и знамена солдат под защиту этой эмблемы. И тут же все украсили себя монограммой Христа, составленной из двух первых букв — «X» и «S» греческих — имени «Xpistos». Таким образом была одержана победа на мосту Мильвиус, представляемая в дальнейшем как чудесный триумф христианства над язычеством.

Такова, согласно народной легенде, роль Константина в обращении римской империи к новой религии. Но если в легенде это произошло исключительно благодаря ему, то историческая действительность — не стоит и уточнять — представляется совершенно иным образом и заслуживает того, чтобы ее тщательно проанализировали.

Во-первых, «обращение» Константина, раз уж укрепился этот термин, ни в коем случае не было христианским, но, бесспорно, было языческим. Будущему императору, возможно, действительно было видение около языческого храма, посвященного Аполлону Галльскому, то ли в Вогезах, то ли в окрестностях Отена. Как сообщает свидетель, сопровождавший Константина и его армию, видение представляло собой бога солнца, которому в некоторых культах поклонялись под именем «Sol Invictus»[121], и очень вероятно, что Константин как раз перед этим появлением был посвящен в одно из этих таинств, ибо когда римский сенат возвел; триумфальную арку недалеко от Колизея в честь победы у моста Мильвиус, он снабдил памятник надписью: «instinctu divinitatis» — очень неопределенные слова, но явно показывающие, что победа была результатом «божественного вдохновения». А в проникнутом язычеством Риме ни Иисуса, ни кого-либо другого, кроме «Sol Invictus'а», бога солнца, просто не могло быть.

Вопреки тому, во что слишком часто верят, Константин, кроме того, вовсе не признал христианство официальной религией римской империи. Действительно, во время его царствования никто не перестал поклоняться солнцу, да и он сам всю свою жизнь был верховным жрецом этого культа. Впрочем, это «Непобедимое Солнце» было повсюду: и на императорских знаменах, и на всех монетах, отчеканенных в королевстве. Образ Константина, трансформировавшийся в ревностного христианина, таким образом, противоречит истине, особенно если вспомнить, что крестился он лишь в 337 году, находясь на смертном одре, и был слишком слаб, чтобы оказать хоть малейшее сопротивление. Что касается монограммы, составленной из греческих букв «X» и «S», то невозможно облечь их в точное значение, так как похожая надпись была найдена на одном из надгробий в Помпеях, и сделана она была на два с половиной века раньше…

Культ «Sol Invictus'а», пришедший из Сирии, был, впрочем, навязан своим подданным римскими императорами за сто лет до царствования Константина. Несмотря на некоторое сходство с культами Ваала и Астарты, это был, главным образом, монотеистический культ, ибо он отдавал солнцу все атрибуты других богов, признавая таким образом приоритет единственного божества универсального влияния. Кроме того, он сочетался с культом Митры, также бога солнца и олицетворения светила, почитаемого тогда во всей римской империи. Итак, для Константина, в высшей степени озабоченного политическим, религиозным или территориальным объединением, этот культ солнца, вечного победителя мрака, прекрасно подходил, и в той мере, в какой он превосходил все другие культы, замечательно служил его целям.

Таким образом, он довольно спокойно позволил христианскому монотеизму сначала проскользнуть, а потом вырасти и развиться в терпимую тень обожествленного светила, и это последнее сильно облегчало его внедрение, ибо первое взамен принимало некоторые его отношения к культу солнца, укоренившемуся уже давно на римской земле. Так, в 321 году эдикт Константина приказал закрывать судебные палаты в день «поклонения солнцу», объявленный затем выходным днем. До этих пор днем, посвященным божественному культу, был иудейский «шаббат», то есть суббота. Теперь его заменило воскресенье, и новая религия, гармонично соединенная с древней, еще немного отошла от своих иудейских корней. Также до IV века день рождения Иисуса отмечался шестого января; в культе непобедимого солнца самым главным днем в году, праздником солнца, было двадцать пятого декабря, день, когда светило начинает свой восходящий путь к новому году на следующий день после зимнего солнцестояния, когда день начинает увеличиваться. Символизирующий рождение или возрождение, этот день, во всяком случае, впоследствии станет для христиан днем рождения Иисуса.

Наконец, так как существовало много общих точек соприкосновения обоих культов — Митры и «Непобедимого Солнца» — один и тот же бог, один и тот же день отдыха, один и тот же день рождения, двадцать пятое декабря, — такие же точки естественно должны были быть у христианства и культа Митры, ибо оба они акцентировали внимание на бессмертии души, Страшном Суде и воскресении мертвых.

Верный своим мечтам об объединении, Константин максимально уменьшил разницу между тремя религиями и сознательно предпочел не видеть между ними никаких противоречий. Так, он терпимо относился к обожествленному Иисусу, земному проявлению Непобедимого Солнца. Затем он одарил Рим монументальной христианской базиликой, приказав заодно возвести такую же монументальную статую богини-матери Кибелы и выгравировать гигантские изображения бога-солнца. Продиктованный эклектизмом жест императора, озабоченного гармоничным единством и миром в его королевстве… Вера у него была неотделима от политики, и в той мере, в какой она рождала сплоченность, любая вера для него заслуживала терпимости.

Собственно говоря, не будучи большим христианином-традиционалистом, Константин много сделал для объединения и единообразия христианской ортодоксии. В 325 году он собирает в Никее первый Вселенский собор, который установил день Пасхи в литургическом календаре, определил власть епископов — зародыш будущего церковного всемогущества, и путем голосования установил[122], что Иисус был Богом, а не смертным пророком. Но, повторим, не набожность и не религиозные убеждения продиктовали такое его отношение. Если бы Иисус был Богом, то он прекрасно мог бы жить в согласии с солнцем, тоже богом, но если бы он был только смертным пророком, это согласие стало бы гораздо более труднодостижимым. Так христианская ортодоксия без колебаний поддалась слиянию с государственной религией в обмен на мудрую и полную поддержку римского императора.